Я проснулся от звучания сердца перед рассветом. А когда стало всходить солнце, я почувствовал как пустынный двор заволакивает своим тишайшим плащом осторожная тень. Как только солнце поднялось выше, тень перестала быть осторожной, и резко противопоставила себя свету и солнцу. Никаких набросков. Никаких эскизов. Вся задумка сразу на заоконном холсте. И разница между тенью и светом настолько контрастна, что в глаза бросаются все детали и мусор, который хотелось бы спрятать. Словно слышишь топот босых ног, бегущих по какому-то коридору тюрьмы. Но от себя не уйти. Мой двор мог бы быть похож на двор, в котором я жил в Риме. Но это могло быть возможным только в том случае, если бы убрать со двора грязь и мусор, как-то сгладить контраст между дорогими машинами и бомжами, копающимися в контейнере. Но возможность провести параллель призрачна. И когда я подумал об этом, я представил, что могло бы произойти, если «Мадонна пилигримов» оказалась бы в моем дворе. Кто бы ее первым заметил? Кто бы забрал себе? Или бомжи стали бы драться ей, сражаясь за пустые бутылки? Ужасного вида паломники, чьи ступни не отличимы от ног бомжей. И это во многом характерологично — на что человек в первую очередь обращает внимание: на убожество или на красоту. Но если предположить, что весь мир будет изображен со всей полнотой контраста, то каждая деталь может коснуться сетчатки, впитаться в мозг со всей полнотой своего внутреннего содержания. Говорят, что свою Мадонну Караваджо писал с известной римской проститутки, а теперь эта картина висит в церкви Сант Агостино, рядом с Пьяцца Навона. Отход от общипрянятых норм восхищает одних и шокирует других. Каноны религиозной живописи оставлены. И это можно двояко понять. И вся жизнь Караваджо – это контраст и скандал: многочисленные драки, убийство. После Караваджо остались только картины. Ни писем, ни дневников. В художественных образах – всё: и величие, и падение. Мужское и женское. Крик и тишина. Купленная Эрмитажем в 1808 г. картина серии «Лютнист» более ста лет экспонировалась под названием «Лютнистка». Лишь в начале XX века исследователи обнаружили на нотах в картине запись басовой музыки популярного в XVI веке мадригала, логично предположив, что девушки вряд ли бы выбрала именно эту музыку для исполнения. Кроме этого, лютня была в эпоху Караваджо именно мужским инструментом. Честный взгляд на действительность. Особый словно сердечный ритм и дыхание линий, вся возвышенно-низменная человечность, ни на что не похожий, словно подземный свет, который словно выхватывает эпизоды из земной жизни. И Мадонна неприветливо, с ощутимой опаской смотрит на пришедших странников, а сын тянется к ним рукой, ничего не боясь. Всё это как величие и падение Рима. Как известность и почитание, и смерть от малярии в неизвестном месте. И покой в неизвестной могиле. Среди неизвестных людей. Точная передача особенностей. Объем и пустота. В этом и смысловое содержание картин: обитатели художественного мира Караваджо – закрытые, замкнутые, несчастные, низменные, жалкие, бедные, убийцы, воры, проститутки, игроки, дебоширы — все, начиная с самого Караваджо, — находятся в собственной тени и в божественном свете одновременно. И похоже именно с этого начинается реализм.
Комментарии Facebook