— Из Америки звонят редко. Только если что-то случилось или если думают, что здесь стало неожиданно хорошо. Там все люди как события: вроде нет ничего — и человека не видно, появилось что-то, и все тебя замечают, — Валик наливал водку и морщил лоб. – У нас, когда человеку есть что сказать, он всегда на виду. А там когда есть что сказать, понимаешь, что вокруг американцы. Кому от этого хорошо? Хотя американцам тоже бывает плохо. И чего туда ехать? – Валентин говорит так, как говорят родившееся в одном городе на берегу Черного моря. Это во всем: в манере выражать мысли и выражаться. Ждать. Скандалить. Молчать. То как вы молчите должен оценить весь двор, иначе зачем это делать?
— Когда папа уезжал, я даже не смог очень расстроиться. Все равно там не лучше, чем здесь. Папе не двадцать лет, и даже уже не пятьдесят — можно уже, наверно, понять: рано или поздно вернешься, откуда прибыл. И будешь спрашивать, где у тут у вас чего осталось? А все будут смеяться и говорить: Моня, ты вернулся еще хуже, чем был здесь при жизни. А зачем, чтобы все смеялись? Когда все над тобой смеются, это даже умереть спокойно не даст. Это как я был недавно базаре. Так там увидел в картонной коробочке на асфальте пару пушистых комочков. А над коробочкой надпись: «Уважаемые Дамы и Господа. Убедительная просьба – не бейте по коробке ногами! Хомячки не умерли! Они спят!»
Валик сделал паузу, чтобы все смогли выпить и закусить. Потом продолжил:
— А еще папа взял с собой собаку. В Одессе нашли на свалке, а там собаку покусала белочка. Когда мне сказали, я спросил: «папа, а где собака нашла белку?». Папа гордо ответил, что белка сама спустилась с дерева, и укусила нашего Цыгана. Пришлось делать собаке прививку от белочки за пятьсот долларов. Но разве для этого я его сюда вез?!
— А еще тогда папа сказал, что хочет приехать. Я думал уже испугаться. Но папа успокоил – сказал, что будет послезавтра, и пугаться уже поздно. И послезавтра я стоял в белом плаще с букетом роз и еще с двадцатью шестью родственниками в Одесском аэропорту и ждал рейс из Нью-Йорка, который благополучно сел в последствии как оказалось. Мы стоим, начали выходить люди с нашего рейса, — папы нет. Выходят еще – папы нет! Вышли все – папы нет! Спросили у Фимы-таможенника или все вышли? И никого действительно нет?! И только тогда я понял: поцы мы поцы — папино послезавтра и наше послезавтра это два разных послезавтра. И на следующий день я стоял в аэропорту в том же белом плаще с тем же букетом роз, но родственников было в два раза меньше. И из Нью-Йорка папа прилетел с пересадкой, и вышел, и его все увидели. И можно даже сказать обрадовались. А потом мы с папой ехали в такси, он смотрел на Одесские улицы и не плакал. Заехали в магазин, я купил закуски и водки, пока папа сидел в машине. Когда зашли домой, папа достал из сумки бутылку водки и сказал, что купил ее по дешевке за одиннадцать долларов в duty free. Я вытащил водку из кулька и сказал: «вот купил за три доллара, пей папа». Тогда папа достал из сумки блок сигарет и сказал, что купил сигареты за десять долларов. Я взял с полки блок и сказал: «Отдал пять долларов, кури папа». И тогда папа расплакался. И мне тоже как-то стало не по себе. Выпили, покурили. Вспомнили кое-что. И так неделю. А потом папа уехал. Недавно фотографию от него получил: «вид из окна кухни на океан». Если бы папа не сделал надпись, подумал бы, что у нас на Куяльницком лимане фотографировали. Все то же самое. А отличить одно от другого можно, если увидеть, что впереди. А на фото – ничего толком не разглядеть: вода и вода. А океан для нас это просто надпись. Хотя и интересная – как в атласе – океан.
Комментарии Facebook