События выдуманы. Совпадения случайны.
Remember when you were young, you shone like the sun…
Pink Floyd
Весь мир одинаков. Где бы ты ни оказался, либо ты не понимаешь как сюда попал, либо не знаешь зачем. Если тебе понятно и то и другое, скорее всего ты сильно пьян и пытаешься попасть домой, куда тебя никто не хочет пускать. Все значительные события повторяются, незначительные не прекращаются.
Когда я только начинал, один мэтр нашего безнадежного дела часто наставлял меня так:
— Если ситуация поддается контролю, ее нужно контролировать, — говорил он это обычно валяясь под столом в баре после хорошей дозы.
Этот человек меня многому научил.
— На пароходе не пей, все доводи до конца. Если расслабишься – что-то случится.
— Тяжело водиться с людьми, у которых нет чувства юмора: если захочется кого-то послать на х…, тебе не на кого будет рассчитывать.
— Одно из самого приятного – это возможность ждать. Когда от такой возможности тебе будет не по себе, вспомни — о чем мы тут говорили. Когда от возможности ждать тебя начнет тошнить, значит все хорошее уже позади. Плохое возможно – тоже.
У оперативников своя жизнь. Точнее – работа. Первое впечатление – интересные люди. Второе – жаль, что так получается.
Когда тебя будит телефонный звонок после двух часов сна, и ты обнаруживаешь, что эти два часа спал в маршрутке, три-четыре раза проехав на заднем сиденье от одной конечной до другой, значит ты один из них. И срочно нужно в порт.
— В нашей работе важно быть ровным, на что-то похожим. Нужно найти позицию, при которой можно отражать действительность. Быть плоским и чтобы позади у тебя была чернота. Как зеркало на стене. Короче, отражать придется многое.
Говорят, что опера тянут за собой неудачу. Но человека я ценю не по тому, что с ним случается, а по тому, как он со случившимся может бороться.
Когда я стал понимать: в чем заключается работа, мне стало странно какое множество всякой всячины нужно делать — происходящее с пароходом в порту напрямую связано с тобой. Ничего без тебя просто не происходит. Открытие границы, постановка к причалу, погрузка, кто-то напился, кто-то пропал. Куча документов. Все плохое случается ночью. Нервничаешь. Где все? Где всё?
Еще пароход. Еще. И еще.
— Если ты хотел бы ничего не чувствовать, значит, просто ты не можешь найти те чувства, которые хочешь испытывать.
— Нужно самому знать, где находятся тишина и покой. Если ты кого-то спросишь, сразу перестанет быть тихо. В словах покой не найдешь.
— Самая большая тяжесть – это когда ты можешь гораздо больше, чем нужно, — мэтр икал и просил налить еще пятьдесят.
— Если кажется, что все хорошо, значит где-то обязательно что-то очень плохо.
Прошло много лет. Я уже почти спал. Работа сделана. Граница закрыта. Судно скоро заберут. Лоцман. Буксиры. Один звонок – когда отошло от причала. И можно мысленно нарисовать еще одну звезду на стене в темном подвале судьбы.
— У меня умирает человек, — голос капитана близко-близко. Словно не из телефона, а прямо в комнате. Голос похожий на взгляд – будто кто-то стоит и смотрит на тебя сверху.
— Что?! – Я уже почти в боевом.
— Очень-очень плохо. – Страх побежал по проводам, сложил все телефонные номера, которые встретил, и получил двести. Груз этой цифры лег в цинковый ящик, который появляется в воображении гораздо быстрее, чем реанимационная машина в нужном месте.
— Что с ним?
— Колика. Шок.
Я лихорадочно стал вспоминать: куда я зашвырнул штаны.
— Очень-очень плохо. Что мне делать?
— Ждать.
План: водила, пограничники, таможня, реанимация.
Водила спал.
— Пил? – номер я набрал практически за секунду.
— Что? Нет.
— Подъем! Теряем маримана на закрытом. – Я подумал, что везет (сотка после отправки практически у всех обычная доза).
— Что? На том, который ушел?!
— Куда ушел? Еще у причала. Ноги дядя. Ноги! Сколько тебе нужно чтобы быть у меня?
— Минут двадцать. А как мы его заберем? Граница закрыта, да?
— Давай, скорее.
— У нас все как обычно.
Десять минут ушло на согласование с пограничниками и таможней. Добро получил быстро – никто двухсотого оформлять не хотел.
Штаны я найти не мог. Обыскал всю комнату. Были какие-то шорты — дырявые и, по-моему, не мои.
Реанимационная бригада дежурила прямо в порту. Спуститься к причалу дело трех минут. Я позвонил, трубку взяла сестра:
— На судне на 7 причале умирает человек. Колика. Сильный болевой шок. Судно с закрытой границей. У трапа стоит часовой, он в курсе. Вас пропустят.
— Хорошо. Позвоните врачу — 7030. Я в соседнем кабинете. – Голос не сонный. Значит либо только был вызов, либо молодая и еще ответственная.
Звоню врачу.
— Да, — Если не можешь представить по голосу, какой человек с тобой говорит, значит либо тебе все равно, либо ему.
— На судне на 7 причале умирает человек. Колика. Сильный болевой шок.
— Ну, и что? Он работник порта?
— Нет, конечно, — моряк.
— Я к нему не имею никакого отношения. У меня в технологической карте написано, что я обслуживаю только работников порта.
— Ну, и теперь он умрет?
— Вызывайте обычную скорую, не портовскую.
— Так пока она приедет… И ее никто в порт не пустит! Это же посторонняя машина!
— Везите его на своей.
— Я приеду через минут пятьдесят. У меня ничего нет. Ни лекарств. Ничего. Он умрет у меня в машине.
— Ничем не могу помочь, — гудки в трубке.
— Рано или поздно ты окажешься в ситуации, в которой ничего нельзя будет сделать, ничего изменить. И тогда нужно будет найти в себе силы, чтобы смириться. Но если не сможешь найти – еще поборись.
Я перезвонил медсестре. У женщины всегда больше эмоций. Чем глубже ты чувствуешь, тем больше шансов, чтобы кто-то жил дольше.
— Я говорил с врачом. Он отказался ехать.
— Почему?
«Потому что, если всё справедливо, такой человек как я никому не нужен. Впрочем, если всё несправедливо, я тоже, наверно, не нужен совсем никому. В общем, как ни крути.
Действия нужны тем, кто еще не определился какой мир: хороший или плохой. Т.е. еще не знает, что многие действия бесполезны».
— Потому что он нарушает закон.
— Какой закон? – Я почувствовал, что девушка напряглась.
«Я чувствую, значит — я сильнее».
— Он говорит, что по техкарте, он не обязан обслуживать моряков, но есть такой закон «неоказание помощи». Уголовное преступление. И свою карту он засунет себе не будем говорить куда. Вас, конечно, тоже привлекут. Ну, так, прицепом. Основной срок получит врач.
— Как?
— Вы медицинский работник. Вы обязаны оказать помощь.
Я положил трубку. И набрал врача.
— А это опять ты. Я же ясно сказал: никуда не поеду, — гудки в трубке.
Я вздохнул глубоко, набрал номер еще раз. Выпалил, стараясь говорить как можно быстрее:
— Док, послушай, что тебе скажет старый читатель уголовно-процессуального. Есть такой закон «неоказание помощи». Если человек умрет – ты сядешь. Отвечаю.
— Что ты меня пугаешь?
— Я тебе говорю, как будет. А будешь ты сидеть! Сидеть.
И я положил трубку.
Нужно дать событиям развиться. Все идет лучше, когда не требует внешнего.
Я представляю, как девушка нервничает. Бежит по коридору к врачу и начинает его накручивать. Я слышу, как стучит ее сердце. Волнение передается.
Звонит капитан. Он нервничает тоже: «Как дела? Когда будет врач?»
Я не знаю будет ли он вообще и говорю: «Через семь минут». (Чем точнее скажешь, тем больше у всех уверенности в происходящем. А на борту сейчас нужно только держаться). Держаться!
Я звоню по телефону медсестры. Она не берет трубку. Все правильно – она у врача. Еще терпения. …………….
Звонить!
— Док, ты еще у себя? – В моем голосе весь натиск. Все чему меня когда учили.
— Я не могу подняться на судно, граница закрыта.
— Все согласовано. Нужен только ты.
— Без тебя я не поднимусь!
— Я уже еду. Если он умрет, ты – сядешь.
И я положил трубку.
— Командир, мы его успеем снять? – Водила спрашивает меня. Мы летим по ночному шоссе.
— Успеем мы или нет, знает тот, кому не важно сколько усилий будет потрачено на достижение результата.
— Т.е. это знают все. Ну, кроме нас.
— Или никто, кроме нас. Или только мы. Как посмотреть… Но если ты сильнее надавишь на газ, об этом точно буду знать я.
И мы полетели.
Я представляю страх как море пустых вагонов, которые ночью несет тепловоз. Порожняк катится сквозь полосу отчуждения. Стучат колеса.
Пустота среди пустоты.
Я набрал два номера. Ни врач, ни сестра не отвечали. Значит, все хорошо. Когда подъехали, у борта — реанимация.
Я крикнул часовому: «наверх» и побежал по трапу. Он посмотрел на мои дурацкие шорты. Открыл рот.
Но я уже был в надстройке.
Доктор оказался маленьким и сжатым. Я всеми силами собрался и стал просить у него прощения. Теперь важно, чтобы врач был спокоен. Здесь должен был умереть только страх.
— Ха, пугать он меня вздумал. Ха-ха. Моряка в больницу срочно надо. Судом он меня запугивает. Видали мы таких!
Включенная сирена освещала округу своим странным светом. Тишина ночного шоссе умирала. Но большая скорость старалась ее воскресить, и тишина оживала где-то за нашими спинами и надеялась, что мы не вернемся.
…не вернемся… не вернемся…
Две машины летели одна за другой. Потом было приемное отделение. Ободранные стены. В аду, наверное, лучше.
— Довезли.
Пока оформляли, я задремал на скамейке. Меня разбудила врач:
— Сейчас мы Вас возьмем. Что у Вас? Сильно плохо? Там разберемся с тяжелым – и сразу Вас. – Женщина лет сорока уже слушала мое сердце. Я чувствовал холодный фонендоскоп у себя на груди.
— Доктор я не больной.
— А кто Вы такой?
— Я? … Сопровождающий.
— Куда, интересно, вы сопровождаете? – Доктор оглядела меня с ног до головы, пожала плечами. – Странно. — Потом повернулась – уходить. Сделала несколько шагов, и, остановившись: «А вы видели…? – но не закончила. Ушла.
Я закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Изо всех сил пытаясь не слушать звуки удаляющихся шагов, потому что когда ты внимательно слушаешь то, что уходит, кажется, что ты остаешься один.
— Чтобы встретить попутный ветер, нужно выйти далеко в море. Лучше всего это знают те, кто остается на берегу.
Пустота среди пустоты.
Боже, сделай так, чтобы туда, где есть тьма, я приносил свет.
Nobody knows where you are, how near or how far.
Через некоторое время я встал и вышел из приемного отделения.
Комментарии Facebook